Page 128 - Умственное_и_нравственное_развитие_детей_от_первого_проявления_сознания_до_школьного_возраста_RemovePdfPages

— 112 —

дѣтей, онъ ловко приноровился къ ней, и она доставила ему большое удо­
вольствіе. „Куплю, непремѣнно куплю", отвѣчала мать сыну на его просьбы
купить для него такую же гимнастику. „Я уже давно думаю объ этомъ, да
вотъ теперь денегъ нѣтъ... Потерпи недѣльки три... жалованье получу...
тогда" . Но сынъ и на другой день не даетъ ей покоя, и мать кончила тѣмъ,
что немедленно отправилась за покупкой. „Баловникъ ты!" говорила старуха­
тетка. „Трудно, что ли, тебѣ было потерпѣть недѣли три? Вѣдь ты знаешь,
что у матери денегъ не было! Ты это прекрасно зналъ, да не желалъ на
это обратить вниманіе! Вѣдь няня говорила тебѣ, что изъ­за этой гимнастики
матери придется потратить деньги, приготовленныя на калоши... А теперь
дожди! Три недѣли на службу она и пробѣгаетъ въ дырявыхъ калошахъ!
Ты все это знаешь, да притаился... Для тебя вынь да положь... подавай сей­
часъ все, что захотѣлъ!"
И действительно, мать и сынъ жили слишкомъ тѣсною жизнью, —онъ
зналъ всѣ затрудненія по хозяйству, но разъ являлось у него желаніе,
противъ котораго мать не протестовала, какъ противъ вреднаго или дурнаго,
онъ настойчиво требовалъ его выполненія, не соглашаясь отложить просьбу
даже на нѣсколько дней. „Подростетъ", утѣшала себя мать, „побольше разо­
вьется, поумнѣетъ, будетъ себя больше сдерживать, станетъ больше жалѣть
меня"... Сынъ выросталъ, быстро развивался умственно, но его настойчивость
относительно немедленнаго удовлетворенія его просьбъ увеличивалась, внима­
ніе же къ матери и состраданіе къ ея тяжкой долѣ не развивались вовсе.
Юношѣ было 17 лѣтъ, когда мать его умерла. Онъ былъ уже въ стар­
шихъ классахъ гимназіи и перешелъ жить къ дядѣ, котораго глубоко ува­
жалъ, мнѣніемъ котораго особенно дорожилъ. Юноша сознавалъ недостатки
своего характера, боролся съ ними тѣмъ усерднѣе, что дядя скоро его понялъ,
и племянникъ читалъ въ его глазахъ изумленіе и порицаніе своимъ поступ­
камъ. „Бывало экзамены на носу", разсказывалъ онъ, „дядя зналъ, что я
слабъ по нѣкоторымъ предметамъ. Для меня немыслимо было не кончить въ
гимназіи и сидѣть на шеѣ у дяди—бѣднаго человѣка,—все это я прекрасно
сознавалъ, никогда не былъ лѣнтяемъ и могъ усидчиво заниматься. Но вдругъ,
во время занятій, вспоминаю, что сегодня пріятели собираются въ такомъ
то домѣ... Бросаю все... и притомъ замѣтьте: меня далеко не интересовали
эти собранія, и я очень рѣдко посѣщалъ ихъ даже въ свободное время, но
налетѣло желаніе, и у меня не было достаточно силы воли, чтобы противиться
его выполненію. Мало того, я могъ бы еще посидѣть дома, поработать,—
рано было и забираться туда, вообще тамъ господствовала скука смертная.
Такъ нѣтъ же,— дѣлай сейчасъ, что вздумалось. Такъ и во всемъ: налетитъ
какое нибудь глупое желаніе, какъ вихрь или ураганъ, закрутитъ тебя,
какъ былинку въ полѣ, и дѣлаешься ты точно полоумнымъ, совсѣмъ теряешь
возможность владѣть собою. Даже и въ такую минуту я не терялъ созна­
нія, что это пошлый капризъ, удовлетвореніе котораго принесетъ мнѣ не
удовольствіе, а лишь страданіе и стыдъ. Возвращаюсь домой, какъ пришиб­
ленный, и думаю: только­бъ дядя не замѣтилъ, что я отлучался, а то пойметъ...
Такъ нѣтъ же, онъ самъ нарочно отворитъ дверь и не спроситъ даже, гдѣ
я былъ, хотя обыкновенно спрашивалъ, такъ какъ я не имѣлъ никакого
повода что нибудь скрывать отъ него. Но я зналъ причину его молчанія въ
такихъ случаяхъ: онъ горячо любилъ меня, скорбѣлъ въ душѣ за мою без­
характерность и зналъ, что словами тутъ не поможешь, что я и самъ сознаю
свою слабость. И дѣйствительно, усовѣщиваніяии и порицаніями лишь раз­
дражали бы меня безъ нужды и ужъ ни въ какомъ случаѣ не могли бы сдѣлать